Год назад, 26 октября, Tokio Hotel прекратили свое существование. Все ломали головы, как же так? На вершине ослепляющего успеха уйти со сцены? Уйти, когда вы почти стали кумирами миллионов подростков по всему миру, когда вы почти вписали свои имена в мировую историю, когда впереди еще больший успех и еще большая слава. Но иногда приходится идти против здравого смысла. Я знаю, СМИ остановились на версии серьезного скандала с продюсерами и невозможности далее существовать под крылом Universal, но эта версия ошибочна, в прочем, как и все остальные. Никаких конфликтов ни с Universal, ни с Дэвидом Йостом у нас никогда не было. Мы ушли по своей воле и это -  правда. Трудно поверить, не так ли? Да, должна была быть веская причина, чтобы вот так вот уйти. И она была. У Тома. А к тому времени в моей жизни больше не было ничего, что бы можно было потерять, кроме брата. И я ушел вместе с ним, не желая отпускать, не давая ему шанса выжить. А ведь это была последняя попытка бороться. Зачем я это сделал? А мог ли я отпустить? Я четко понимал, что мне нужно остаться, но наплевав на все, я ушел вместе с братом. Сбежал. Запутавшись в паутине вопросов, я вновь совершил ошибку.
Договор о пятилетнем сотрудничестве еще не истек. Мы были привязаны к Universal железной цепью еще на два года. Но мы не могли ждать. Мы просто уехали. Это было 19 октября. Через день Том разговаривал с Йостом. Двадцать первого числа была поставлена жирная точка в нашей карьере. Нам было плевать, мы бы не вернулись даже под страхом казни. 26 было объявлено о распаде группы. Причину удалось скрыть, и даже самые настырные журналисты не смогли раскрыть тайны нашего исчезновения. Больше о группе мы не вспоминали. Том обрезал дреды, чтобы быть как можно неприметнее. Мы сменили имена. Теперь нас звали Ганс и Рихард. Мы жили обычной жизнью, я думал, что мне удалось убить в себе последнюю сволочь и мразь. Но я ошибался. Я немного пролил свет на тайну нашего распада, не так ли, герр?
У вас много ко мне вопросов, ведь вы ничего не поняли из моего рассказа. Не поняли, потому что я даже не начинал его.
Чтобы было хоть немного понятно, о чем я говорю, мне придется начать с самого детства. Еще с того времени, когда нам с Томом было одиннадцать лет.
Вы, наверное, знаете, в шесть лет от нас ушел отец. Когда мама познакомилась с отчимом, нам пришлось переехать в Магдебург. Мы с Томом ненавидим этот город. Это самая настоящая яма, полная подлых тварей, готовых разорвать всех, кто попадет в нее. Вы знаете, что такое жестокость, герр?
Это когда вы начинаете бояться всего, что может передвигаться, начиная от клочка бумаги, гонимого потоками ветра по грязному асфальту и заканчивая группой озлобленных подростков, вечно ищущих развлечения.
Нам приходилось выживать в этой помойке, борясь за право, которое есть у каждого. За право жить. Нам не нужно было ничего, мы не набивались никому в друзья, мы не боролись за справедливость и правду. Мы выделялись лишь внешним видом, и это стало причиной ненависти к нам. И мы жили с этим. Жили, до тех пор, пока однажды, они не сломали меня, как пластмассовую куклу. Мне было всего 11. За два года бесконечных издевательств они поняли, что сломать нас почти невозможно. Ни словами, ни жестокими избиениями после школы. Но нет ничего невозможного. Я не знаю, как шестнадцатилетним подросткам могло придти в голову ТАКОЕ. Но, как бы то ни было, они добились своего – они сломали меня. Сломали, опустив в грязь до конца, сломали, жестоко изнасиловав в подворотне.
Да…мне было одиннадцать… Я ждал чего угодно, но только не этого. Мне никогда не приходила в голову мысль о том, что это вообще возможно. Я долго не мог сообразить чего же они хотят, когда меня грубо прижали к холодной стене и спустили джинсы до колен. Я не верил до последнего, я до последнего не понимал. Не понимал, даже тогда, когда оказался совсем голый. Не понимал, когда ЧТО-ТО проникло в меня. Не понимал, когда стало больно. Не понимал, когда меня заставили шире расставить ноги. Не понимал, когда парень, лишавший меня возможности двигаться, расстегнул ширинку. А когда резкая боль чуть не лишила меня сознания, я не верил. Не верил, что это происходит со мной.
Я до крови кусал губы, сдерживая громкие крики и превращая их в жалобные стоны. Я до боли царапал ногтями каменную стену, стараясь не сойти с ума. Я почти терял сознание, но меня приводили в чувства ударами по лицу. Тело не слушалось, все превратилось в одно ужасное ощущение нестерпимой боли.
Я хотел только одного – отключиться, потерять сознание, умереть, уснуть, что угодно. Но не мог. Это был ад, и я должен был его вынести. Толчки не прекращались, и мне казалось, что прошло уже больше часа. Меня тошнило от ощущения ЧЕГО-ТО во мне. Слезы текли по лицу, тогда только от боли, ведь я все еще не верил в происходящее.
Наконец, резкая боль сменилась тупой и ноющей. Толчки прекратились, меня отпустили, и я упал на землю, не понимая ничего. Чьи-то пальцы заставили меня открыть рот.
Сил сопротивляться не было. Ужасный запах ударил мне в нос, я старался не дышать и закрыл глаза. Я почувствовал, как мои губы прикоснулись к чему-то твердому и горячему, а в следующую секунду я почувствовал мерзкую вязкую слизь во рту. Кто-то продолжал держать меня за подбородок, не давая выплюнуть эту гадость. Мне пришлось проглотить. Громкий смех уже слышался мне будто сквозь стену. Я чувствовал, что начинаю терять сознание, но понимал, что должен как можно скорее оказаться дома. Я замер, стараясь сфокусировать взгляд на лице моего насильника. Он улыбался. Куча придурков вокруг хлопали его по плечу и что-то говорили, кричали…И вот тогда я поверил. Слезы бессилия и омерзения хлынули из глаз. Меня всего трясло. Я смотрел на свои руки и испытывал дикий ужас, съедающий всего меня изнутри. Они тряслись так, что мне пришлось зажать их между колен, что бы хоть как-то успокоиться. Я чувствовал, что задыхаюсь. Я пытался остановить слезы и с каждой минутой все нарастающую истерику, но не мог. Простые слезы превратились в истеричные всхлипы. Я лег на землю и пытался взять себя в руки. Я заставлял себя замолчать, я уговаривал себя подняться на ноги и уйти, уйти как можно скорее. У меня получалось. Всхлипы снова превратились всего лишь в поток слез, беззвучно стекающих по щекам и впитывающихся в холодную землю, тело перестало дергаться в страшных судорогах, снова появилась возможность дышать и мыслить.
Лишь боль и слезы, больше ничего. За спиной – тишина. Я понял, что они ушли. Я попытался сесть, но дикая боль дала мне понять, что сделать я этого еще долго не смогу. Одной рукой опираясь о стену, а другой о землю, мне удалось подняться на ноги. Дрожащими руками я натянул на себя трусы и джинсы. Застегнуть ремень я даже не пытался. Руки все еще тряслись. Слабость мешала. Идти я не мог – ноги не слушались. И все же я заставил себя сделать шаг. Держась за стену, я медленно двинулся вперед. С каждым шагом боль чувствовалась все сильнее, зато я наконец понял, что могу идти дальше без опоры на стену. Медленно, корчась от боли, я двинулся к дому. Тогда я даже не думал о том, что я скажу брату. Я знал, что он поймет. Но я боялся, что он захочет найти этих ублюдков. Я не мог позволить ему это. Но думать об этом не хотелось. Я хотел как можно скорее попасть домой.
Знаете, герр, после этого я хотел вскрыть себе вены. Я держал в руках бритву, а в памяти проносились те минуты, когда меня насиловали. Слезы капали на холодный пол. Не было ни злости, ни боли, ни жалости…лишь отвращение. Отвращение к самому себе. Тома не было дома, когда я ели дополз до своей комнаты. И вот тогда мне стало так противно. Мне казалось, что Том никогда больше не назовет меня братом. Мне казалось, что я остался один. Грязный, униженный, растоптанный. Я бросился в ванную, достал бритву. Острое лезвие касалось тонкой кожи запястья. Всего одно движение. Всего одно…Знаете, что меня остановило?
Мысли о Томе. Я вдруг понял, что они сломали меня, но не сломали его.
И никогда не сломают. Я не позволю. Я буду бороться за нас обоих. Бороться, не смотря ни на что. Я ясно представил, что они сделают с Томом, если сейчас я сдамся. И я отшвырнул лезвие. Тогда я поклялся себе, что не позволю им тронуть брата. Тогда я был готов отдать за его безопасность свою жизнь. Я был готов сделать все, лишь бы Том никогда не испытал того, что испытал я. Я решил ничего не говорить ему. Я не мог рисковать. Я вытер слезы и, переодевшись в чистую одежду, дождался Тома. Мне так хотелось, чтобы он был рядом. И он был. Я бросился ему на шею, едва он переступил порог, ничего не объясняя и ничего не говоря.
Снова слезы из глаз. Он ничего не спрашивал. Ничего не говорил. Он злился на этих ублюдков, но даже не предполагал, ЧТО они сделали. Он гладил меня по волосам и изредка целовал в лоб, шептал что-то успокаивающее, смахивал слезы с лица, которые все бежали и бежали…
Я чувствовал себя в безопасности, я улыбался, пряча улыбку в слезах, и Том понимал, что все хорошо…
Вот так меня сломали в одиннадцать лет. Ужасно, правда, герр?
Потом появились Devilish, и нас стали ненавидеть еще больше. Физически нас больше никто не трогал, так как после школы нас забирала охрана, зато психическое давление увеличивалось с каждым днем. Я больше не мог это выносить.
Срывы происходили практически каждый день, иногда прямо в школе. Том не понимал, что со мной происходит, я всегда был сильнее в моральном плане, чем он. Он искал причину, но я тщательно скрывал ее даже от самого себя.
Скоро нам пришлось прекратить посещать занятия, находиться в школе было невозможно.
Я с головой ушел в работу. Да, в 15 лет у меня появилась работа, у меня появилась мечта, стремление. Музыка сумела залечить раны, до тех пор, пока их не потревожили вновь…
Скоро вышел наш первый сингл Durch den monsun. Думаете, я написал его? Увы, у меня нет такого таланта. Все песни для первого альбома были написаны Томом…
Мне лишь приписали авторство, поддерживая созданный образ романтика. А я ненавижу романтику, интересно, не так ли?
Мой голос звучал по радио. Это было чудесно. Помню, с каким восторгом мы с братом слушали нашу песню, впервые услышав ее на одном канале. Мы не верили. Не верили в то, что наша детская мечта осуществилась. И тем не менее это было так. Наша сказка открыла для нас врата ада. И лишь спустя несколько лет мы поняли, как жестоко мы ошиблись, слепо следуя за призрачным, сомнительным и время от времени пропадающим огоньком пустой бессмысленной мечты…
Я думаю, нет смысла рассказывать о нашем быстром взлете на вершину олимпа.
Я забыл о том, что случилось в одиннадцать лет.
В семнадцать я вспомнил все. И грязи стало в два раза больше.
После очередной after-paty я проснулся в чужой постели, не помня ничего, и вновь ощущая ту боль, которая за эти годы сумела почти полностью исчезнуть.
Я помню только слепой ужас, доводящий до безумия, и полную растерянность от бесполезных попыток хоть что-нибудь вспомнить.
Рядом лежал парень. Парень, с которым я провел ночь. И неизвестно кто он такой, и как я оказался здесь. Слезы были готовы хлынуть из глаз в любую секунду. Я быстро оделся, не смотря на дикую головную боль – боль чуть ниже живота я пытался не замечать. Я бежал прочь от позора и кошмара. Мне казалось, что это только страшный сон. Но с каждым шагом я понимал, что это - реальность. И отчаяние охватывало с головой, а разум обещал одно: больше никогда не притрагиваться к алкоголю. Но кто знал, что когда-то именно алкоголь поможет мне просто дышать в этой грязной канаве, под названием «моя жизнь».
Я помню, как прибежал домой и, распахнув окно, долго сидел на подоконнике, выпуская едкий дым из легких. Слезы впитывали серую дымку, превращаясь в капельки яда и боли.
Все мечты разом превратились в ничто. Губы шептали: «Как?», разум печально отвечал: «Не знаю», а сердце отзывалось болью…
И раз за разом задавая себе вопрос: «кто я после этого?», я все яснее понимал: «уже не тот, кем был раньше»
Больше не было ничего. Там, где раньше было сердце и душа, навсегда поселилась пустота. И лишь изредка она отступала, уступая место невыносимой боли, доводящей до безумия…
В тот день Том не пришел. А я тихо сходил с ума…
Помните, я говорил, что у моих поступков нет смысла?
Потому что я болен. Я сломан. Как кукла, герр…как кукла…и так же без души…я без души, слышите, герр?!
Я никогда не думал о том, что заставило меня сделать самую ужасную ошибку в моей жизни.
Что заставило сделать финальный и вполне осознанный шаг к пропасти. Шагнуть в бездну, обрекая родное существо на мучительные страдания. Убить самое дорогое. Убить себя, умереть, заставив брата умирать вместе со мной.
Слезы. Вы знаете, что такое слезы, герр? Слезы даны человеку свыше. В помощь. Не в наказание. Впитывая боль, как и едкий сигаретный дым, они испаряются, даруя спокойствие и полуулыбку сквозь еще не высохшие капельки спасительной жидкости.
У меня больше нет шанса на спасение, потому что у меня отняли возможность почувствовать слезы на щеках. Вместо них – горький яд бесконечных минут, прожитых с мыслью о бесконечной и всепоглощающей боли.
Черные капельки, хранящие тайну моих воспоминаний, не приносят облегчения и не даруют свободу. Только сквозь крик, и только смешиваясь с кровью, блестят они на щеках, прочерчивая тонкие дорожки отчаяния на белоснежной коже раба. Раба собственной жизни, полной непростительных ошибок.
Так тогда плакал я. И мне хотелось одного – смыть эту грязь. И я нашел выход – прикрыть ее чем-то другим…Тогда я не знал, что будет только хуже.
Я часто думал о том, что произошло в одиннадцать лет и что произошло совсем недавно…
Сначала было противно, потом больно, потом было уже все равно…А потом…потом я подумал: «А что в этом такого?»
Да, герр…я пошел по самому простому пути: смириться. И я смирился. Убедил себя в том, что рожден быть грязной, жалкой подстилкой. Но мне хотелось одного: чтобы меня любили…и чтобы я, наконец, получил полное представление о том, какого это, чувствовать в себе кого-то…ведь, когда это случилось впервые, я мало что понимал из-за дикого ужаса и боли, а свой второй раз я просто не помнил…
Почему я выбрал брата?
Да..герр…не удивляйтесь, я слишком низко пал. Это покажется вам ужасным, бесчеловечным и грязным. Так же казалось и Тому. А я…меня изменили. И на вещи я смотрел уже по-другому. И Том стал для меня не только братом…
Как я понял позднее, он просто перестал быть для меня братом…а я так ценил нашу связь…
Том пришел утром. Впрочем, как всегда, когда он хотел расслабиться в обществе местных шлюх. Зачем? Ведь семнадцать лет под его боком существовала своя собстенная…шлюха… Я показал брату, что и парня можно трахать…
Возвращаясь в прошлое, я все больше и больше ненавижу себя. Та боль, что я причинил моему Тому, медленно уничтожала и продолжает уничтожать меня.
Он не понимал ничего, он плакал…по его щекам катились слезы…настоящие, прозрачные слезинки…
Я спросил его только об одном. Я задал ему всего один вопрос. Ответом он подписал себе приговор. Приговор, который не мог быть неподписанным. Он дал ответ, который я знал со стопроцентной точностью. И мы оба знали, что другого ответа просто не могло быть.
«На что ты готов ради меня?»
Вопрос не показался ему странным. Слишком очевиден и естественен для нас ответ на него.
«На все»
По-другому быть не могло…
Эта предопределенность убила во мне все сомнения и заглушила голос не вовремя проснувшейся совести.
Родной…любимый…близкий…мой.
Он не успел понять ничего. Я впился в его губы грубым и одновременно нежным поцелуем, стараясь убедить самого себя в правильности своих действий. Реакция брата была слишком замедленной. Я успел расстегнуть ремень на его штанах и, оттянув резинку трусов, дотронуться до члена. В следующую секунду я отлетел к стене, больно ударившись головой о холодный камень. Слезы отчаяния наворачивались на глаза, но одно я понял точно: я не сдамся. Я хочу. И я вновь приблизился к нему. Его глаза раскрывали передо мной все его мысли и чувства. В его я глазах я видел страх и растерянность. Он искренне не понимал, и понятия не имел, как себя вести. Он смотрел на меня, как на хладнокровного убийцу, заносящего камень над его головой. Я сел к нему на колени, медленно ерзая на его паху и смутно понимая, ЧЕГО  я на самом деле хочу. Я смотрел в его глаза, и это не давало ему шанса на спасение. Он не двигался, лишь сжимал руки в кулаки и с надеждой смотрел мне в глаза, призывая опомниться. Я думал победа за мной, но я ошибался.
Я стянул с себя футболку и джинсы. Покрывал родное лицо поцелуями, изредка покусывая мочку уха. Тихо стонал, а Том лишь сильнее сжимал кулаки.
Во мне проснулись не только навыки актерского мастерства, но и навыки соблазнения. Вот только о том, кого я пытаюсь соблазнить, думать совершенно не хотелось. Наплевав на все, я снял с себя последнюю деталь нижнего белья и, улыбнувшись брату, произнес: «теперь ты».
Наверное, тогда Том понял всю серьезность и абсурдность ситуации, потому что он тихо, но твердо произнес всего одно слово,  которое больше не имело для меня никакого значения: «нет».
Но я знал, что все равно добьюсь своего. Неважно как. Взгляд упал на нашу фотографию. Улыбаемся. Близнецы. Мы умеем читать мысли друг друга.
-  Билл…
Его тихий голос заставил меня вздрогнуть.
- Сделай это. Ради меня, Том
Я видел кричащую, пронзительную боль в его глазах. Он, как и я, понимал, что действительно сделает это, если я не скажу «не надо».
Его губы шептали «нет…нет…нет…», а глаза наполнял слепой ужас.
Я забрался на кровать и, встав на колени, медленно ввел в себя указательный палец, невольно содрогнувшись от неприятного ощущения.
«Билл…не надо…»
Но я знал, что не остановиться. Тихо постанывая, я резко вводил и выводил палец, выгибаясь и вздрагивая от каждого толчка.
«Билл…прошу…»
Я не слушал, заглушая его просьбы громкими пошлыми стонами.
Достаточно растянув себя, я вновь подошел к брату и быстро освободил его стоящий член.
Развернувшись к нему спиной, я медленно насадился на головку, ощущая желанную боль…
«Билл…нет...пожалуйста…»
Слезы. Он плакал. Я чувствовал. Слышал слезы в голосе. Руки дрожали. Я продолжал насаживаться на его член, стараясь не кричать от боли.
«Билл…тебе больно…»
Он знал. Ему не надо было видеть мое лицо и сжатые от боли зубы.
Он сдался:
«Билл…я сделаю…только не так, Билл…больно…»
Я знал. Знал, что он сделает. Я встал на ватные ноги, пытаясь прогнать боль и ставшие комом в горле слезы.
Вновь забрался на кровать, шире расставив ноги и вцепившись руками в подушку.
Я ждал. Тихий голос шептал: «я не умею…»
Мне надоело. «Если не ты, то кто-нибудь другой»
Я знал, что это сработает. И оказался прав. Но сколько боли эти слова причинили Тому, я не знал. Даже представить себе не мог. И не пытался…
Я помню, как он подполз ко мне на коленях, уже полностью голый. Помню, как растерянно и неумело делал он первые движения. Помню, как жестко и властно я подавался ему навстречу, причиняя нам обоим боль. Помню, как громко я вскрикивал, помню сбитое дыхание брата на ухо и тихие всхлипы, сквозь пелену тумана и охватившей страсти. Помню, как Том вскрикнул, кончив прямо в меня, и продолжал резкие движения, доводя до оргазма своего близнеца.
Потом он упал на кровать и, отвернувшись к стене, зарыдал. Каждая его слеза наносила незаживающую рану моему сердцу. С каждым всхлипом я вздрагивал, как от удара кнутом. Я пытался успокоить, но он не давал мне до себя дотронуться и сквозь рыдания я слышал всего одно слово: «уходи».
И я ушел. Ушел, потому что не было больше смысла оставаться рядом. Ушел, потому что ничего не мог дать брату, кроме боли и напоминаний о страшном кошмаре. Ушел, потому что не мог остаться. Ушел, потому что так хотел Том. Ушел, чтобы вернуться, когда боль утихнет. Вернуться, чтобы вновь причинить страдания…
Я не спал в ту ночь. Я понимал, что разбил свою жизнь полностью. До конца. Хотелось стереть из памяти жизнь. Хотелось все начать сначала и одновременно не хотелось ничего.
Хотелось плакать и хотелось смеяться. Хотелось чувствовать боль и хотелось потерять способность ощущать. Хотелось помнить и хотелось забыть. Хотелось умереть и, как никогда, хотелось жить…
Раскрытое настежь окно и холодный, пронизывающий ветер. Тупая боль и черные дорожки на щеках. Сигаретный дым и утренний туман. Желания и память. Страдания и необходимость в осознании правильности своего поступка.
Я буду помнить, герр…я буду помнить этот первый раз с Томом. Я не забуду никогда, сколько бы боли не приносили воспоминания. Я буду помнить наш первый раз так же, как и все последующие. Наш. Только наш…
Но чувство предательства и омерзения больше никогда не покинет меня. Запах крови и соленых слез на белоснежной подушке мне уже не забыть.
От желанной боли не отказаться. Не все в жизни под властью человека. Грехи смываются только кровью. Вы верите в это, герр?
Ночь…дождь…отсутствие страха. Вы верите, что у человека может не быть этого чувства?
Наверняка, нет. А я доказал это себе. Когда теряешь все, страх исчезает. Жизнь теряет смысл, когда исчезают чувства, и пустота становиться единственным другом.
У меня нет смысла…уже нет жизни.
Я не живу, но вы можете с этим поспорить. Человек живет, пока чувствует? Я чувствую…
Отвращение. Боль. Яд. Его боль. Его слезы. Жизнь…
Человек живет, пока чего-то желает? Я желаю…желаю вернуться на шесть лет назад.
Так почему я не живу? Мои желания не искренны. Я не жалею и жалею одновременно.
Я хочу быть шлюхой…но шлюхой Тома…только Тома…понимаете? Тома…Тома…Тома…
А вместо этого я трахаюсь с любым, кто может причинить мне боль…
Только так я могу чувствовать…ведь боль не может быть подделкой…
Том не хотел со мной разговаривать и боялся смотреть мне в глаза. Казалось, весь мой страх передался ему. Он вздрагивал от случайных прикосновений ладоней, отводил взгляд, избегал встреч. Сходил с ума. Медленно умирал. Вместе со мной…
«Ты сделаешь это сегодня вечером?»
Прямой вопрос. Взгляд прямо в глубину карих глаз. Океан боли и отчаяния. Он не понимал.
А я знал, что он сделает.
Он сильнее, мудрее, старше, в конце концов, но он не может без меня. Я его единственное слабое место. Я его боль, страх, ненависть и…жизнь. Любить меня – может только Том.
Я тварь…подлая тварь…а меня любят, герр…он меня, любит, вы слышите? Любит!
Он делал это, герр…делал, потому что однажды, когда он отказался, я сказал, что покончу с собой. И я бы сделал это. И сейчас я понимаю, что это был единственный правильный выход.
Сквозь страх и ненависть, сквозь боль и отвращение он делал это…
Он спал со мной, герр…Ранив однажды, я добивал его до конца. Каждую ночь…сквозь крик и истерику брата, пока он не смирился так же, как смирился я. Пока он не сломался так же, как сломался я. И все же не смотря на эту грязь, он умел улыбаться, умел плакать. Даже сломавшись, он продолжал жить. Пока мне не стало мало. Чего? Секса? Боли? Я не знаю…
Уже тогда у моих поступков не было цели.
Уломать Дэвида трахнуть меня было сложнее, чем Тома. Мне приходилось ползать на коленках, просить, обещать, почти умолять…пару раз он ударил меня, но мне не было больно. Мне нравилось. Нравилось унижаться. Свой первый в жизни минет я сделал Дэвиду.
Второй раз в жизни я почувствовал вкус спермы во рту, почувствовал прикосновение запретного к губам. Злость…злость заставляет человека совершать необдуманные поступки.
Я сумел отсосать Дэвиду и получил то, что так долго добивался. Он трахнул меня прямо на полу гостиничного номера, произнося одно и то же слово: «с*ка»
Я ведь на самом деле с*ка…и тогда не было даже обиды на это слово, а той ненависти, с которой Дэвид произносил его, я не замечал. Мне не нужны были чувства. Мне нужна была боль. И я получал ее.
Я почти терял сознание от боли, почти не мог дышать. Ногти впивались в ладони до крови. Во рту смешался вкус спермы и крови. Я старался не кричать, но долго не смог. Тяжелое, обжигающее дыхание Дэвида, его стоны и невыносимая, но уже желанная боль, сводила с ума. Я кричал, кричал, пока Дэвид не зажал мне рот ладонью. А потом просто жалобно скулил, ощущая БОЛЬ…
Я кончил первый, при этом больно укусив Дэвида, за что получил звонкую пощечину.
Следом кончил он, сразу же оттолкнув меня от себя. Вот тогда я почувствовал себя настоящей шлюхой. Но не было отвращения, герр. Я лежал на спине, чувствуя спокойствие и счастье…жаль, что моим счастьем стало то, что для других людей обозначало грязь.
Но тогда мне было уже все равно.
«Какого х*я ты делаешь, Каулитц?»
Эти слова Дэвид почти прошипел. Я понимал, что несколько дерзких слов, и он просто изобьет меня.
Тогда я просто ответил: «Это останется между нами» и, быстро одевшись, вылетел из номера, громко хлопнув дверью.
Дэвид долго не мог смириться с тем, что произошло между нами, точно так же как Том.
Через две недели он пришел ко мне сам, пьяный почти под самое не хочу.
Нес какую-то чушь, пытался что-то спросить, объяснить…
Я не стал слушать, просто разделся сам и помог сделать это ему. Слава богу, даже в таком состоянии Дэвид умеет управлять своим телом. И вновь обжигающая, грязная боль…
И вновь тихие крики, так, чтобы не разбудить Тома, и вновь тихие стоны, из-за невозможности сдержать их, и вновь счастье, для остальных означающее грязь. Не было запретов и морали. Не было правил и немых просьб. Не было унижений и применяемой силы. Просто боль. Одна боль. Желанная боль. Уже необходимая. Уже наркотик. Мой наркотик…вечный наркотик…наркотик навсегда.
Подпись автора
Да…вот что происходило в нашем коллективе. Я спал не только с Дэвидом и с Томом, но и с обслуживающим персоналом. Правда с ними всегда было в первый и в последний раз. Для них я был всего лишь сбывшейся однажды мечтой. Мечтой, которую им выпал шанс трахнуть.
Знаете, я даже не боялся, что это просочится в прессу. Мне было плевать. Я знал, что никто не поверит этому, а Дэвид быстро все уладит. Я считал, что моя жизнь не должна касаться никого. И я трахался с кем хотел, когда хотел и где хотел. Стал доступной шлюхой. И сам не понимал цену своих ошибок.
Том быстро понял, что он не единственный с кем я сплю. А он, в отличие от всех, меня еще и любил…и это стало моей главной ошибкой, герр. Я не учитывал, что у него еще остались чувства. Что они не умерли, как у меня. Что он не разучился любить и плакать…не разучился жалеть и чего-то хотеть. Брат-шлюха, близнец, которому уже все равно где и с кем трахаться…
Герр Хебель, ведь у вас есть брат? Он тоже вас старше…Тогда вы, наверное, поймете чувства Тома, потому что я уже давно не чувствую ничего.
Он кричал, устраивал истерики, иногда даже избивал меня, но он не знал одного. Он не знал, что я не чувствую НИЧЕГО. И все было бессмысленно. Даже его боль…
Знаете, Том оказался сильнее меня. Он нашел в себе силы попытаться начать разрушенную жизнь заново. Однажды Дэвид сказал мне, что Том хочет уйти из группы. Дэйв не придавал этому значения, потому что знал, что ему будет тяжело уйти без меня. А я просто решил уйти вместе с Томом. Почему-то тогда я вспомнил нашу детскую клятву – всегда вместе.
Я просто сказал Тому, что готов уйти вместе с ним. Мы уехали на следующий день. О последующих событиях вы уже знаете.
Мы уехали в Финляндию. Помню, когда мы были маленькими, мы мечтали побывать там, покататься на оленях и увидеть северное сияние.
Я долго не мог привыкнуть к вечному холоду и пронизывающему ветру. Но я радовался, что могу испытывать новое чувство, которое раньше никогда не испытывал – холод. Я мог чувствовать холод. А, значит, я все еще жил…Я думал, все будет по-другому. Но отказаться от наркотика трудно. Том тоже надеялся, что все уже в прошлом. Но я вновь разбил его надежды, снова заставив его трахнуть меня. 
Я долго не мог привыкнуть к этой яркой боли в родных глазах. К этим стонам, казалось очень жалобным и просящим о помощи, о спасании. Не мог. Разум возвращался ко мне, и я осознавал, что вновь лечу в ту же пропасть, делаю ту же ошибку. Но ничего не предпринимал. Я сдался. Уже давно. И бороться сил уже не было.
Позже, я привык и к холоду, и к окружающим меня людям. Чуть-чуть выучил финский и мог общаться к местными жителями. Время будто остановилось. Жизнь ползла по кругу. Боль Тома утихла. Но он все еще умел плакать…я видел…я часто видел его слезы и радовался. Радовался, что он все еще борется. У меня была надежда, что у него получится выдержать…
И вдруг я понял, что вновь научился улыбаться…
Пусть сквозь слезы, сквозь пелену боли и тупого отчаяния, но улыбаться, верить, быть.
Он боролся. Я отбирал надежду. Почему? Не мог иначе, не пытался жить иначе.
Давно потерял смысл и не верил, что его можно было вернуть…
***
Его звали Рей. Я познакомился с ним в местном пабе, не далеко от нашего с Томом дома.
Он вновь научил меня чувствовать. Я понял, что способен не только причинять боль.
Я способен любить. И пусть эта любовь грязная, и никто никогда не примет ее. Я способен на любовь. Способен, герр. Но, увы, я могу любить одного, при этом причиняя боль остальным.
Почему? Почему именно он? Не знаю. Не думал. Не видел смысла. Новая зависимость. И новый тупик. Новый конец, изощренная пытка. Для двоих.
Я помню день, ставший началом нашего конца. Конца, которого я так давно ждал и одновременно боялся, что он все-таки наступит.
Первый секс с Реем был не таким, как с Томом. Не таким, как с Дэвидом и со всеми остальными.
Это было началом нового мира. Жизни без самого дорого.
Его руки осторожно бродили по моему телу. Его губы нежно покрывали мою кожу. В моих глазах отражался его страх. В его слезах – моя боль. Уже после. Уже в новой жизни. Боль, которая все еще живет во мне, добивая до конца.
Все по-другому. Все не так, как было.
Нежные руки, бездонные глаза, почти невесомые поцелуи. Чувства. Я чувствовал, герр…я чувствовал. Нежность, боль, желание, стыд и вину. Запретность реальности, ее невозможность, ее убийственную силу и собственную слабость. Не было страсти – было желание. И оно сметало все на своем пути. И даже я сам не понимал тогда что происходит.
Я отдавался в чужие руки, но с уверенностью, что меня не сломают, как в одиннадцать лет.
Не было наигранности и показательных пошлых стонов. Не было искусственно созданной потребности. Не было времени и не было мыслей о брате. Впервые за все это время.
Я ощущал ласку и тепло каждой клеточкой кожи, тихие стоны невольно слетали с губ, я чувствовал то, что обычно называют счастьем. Я был счастлив. Был.
Нежный шелк под моей спиной, сбившееся дыхание, тепло. Медленно. Никуда не торопясь и не боясь опоздать. Не за полчаса до концерта, ни во время десятиминутного перерыва между выходами на сцену. Не в кабинке общественного туалета, не в лифте, ни на грязном полу…да, герр…как видите, мне приходилось трахаться в разных условиях. Не так. Все не так. Круговые движения пальца во мне, тихие стоны, шепот: «еще», просьбы сильней.
На грани, и резкие движения на встречу, насаживаясь на длинные пальцы. Боль. Желанная. Родная. Необходимая. Сладкая. Я умолял, кричал, уже не имея сил сдерживаться.
А он боялся. Боялся причинить боль. Но я не хотел. Не хотел, как с Томом. Просто ждал, тихо скуля от нетерпения и разрывающего на части желания. И он решился. Медленно вводя в меня уже смазанный чем-то член, он то и дело спрашивал: «больно?». А я тихо постанывал от удовольствия, сдерживая дикое желание сделать резкое движение навстречу.
Я не хотел сам. Впервые в жизни я хотел почувствовать себя в чьей-то власти. Мои ноги на его плечах, первые осторожные движения, крики все громче, дикие стоны и море липкой спермы. Долго, тщательно доводя до оргазма уставший организм. Тепло. Закрытые глаза, и одинокая слеза, скатывающаяся вниз по щеке. Единственная. Его шепот, изменивший мой мир: «люблю»…
Такое знакомое, и такое чужое слово. Словно печать на душе, засечка в памяти. Не забыть, не стереть. И такой простой ответ: «и я…люблю».
Полюбить – значит стать рабом. Я знал, и я им был. Выполняя все прихоти Рея, понимал, что счастлив, но вновь потерял свободу. Любил. Я любил, герр. Я любил его.
Я помню, как во время дождя я впервые пригласил к себе Рея. Брата не было. О чем я думал, когда тишина ответила на мой вопрос: «Том, ты дома?» ?
Что заставило оступиться? И вновь исчезнуть время и мысли? Страх испарился. Испарилась жизнь. Ощущение полета и сладкой боли. Вновь неторопливо. А ведь было куда торопиться.
Волна оргазма. И вырвавшийся громкий крик: «Люблю»
Впервые.
Я не знал, что Том пришел домой раньше, чем я предполагал. Я не знал, что нас отделяла всего лишь стена. Я не знал, что новое ощущение боли – его слезы. Я не знал, что он сломался, устав бороться с самим собой. Я не знал, что слово, сказанное мною другому человеку, последние четыре года было смыслом его жизни. Не знал. Не знал, что этим словом я убил в нем жизнь и веру. Любовь способна убивать.
Утром на его подушке я нашел маленький квадратик бумаги, и всего несколько слов:
«Зачем все это, если он, а не я?».
И кое-где размытые чернила. Последний свидетель его слез. Боль. Звонкий звук в ушах, будто что-то разбили. Жизнь. Это рухнула его жизнь, смертельно ранив и меня.
Тихий шепот сквозь слезы, который ничего не вернет: «Том», и почти умоляя: «вернись»…
Сойти с ума. Так просто. Легко. И совсем не больно. Холод. Больше не чувствую. Боль. Превратилась в нечто родное. Жизнь. Вновь потерял веру. Счастье. Мнимое. Вновь разучился улыбаться. Пропасть. Вниз и больше не подняться. Свет. Навсегда исчез. Любить. Сквозь боль и потерю невозможно...
Это и был конец, герр.
Я уехал. Уехал, стараясь убежать от самого себя, от Рея, от воспоминаний. Уже полгода я живу в России. Здесь так красиво. Снег падает большими хлопьями на белую кожу, даруя ощущение невыносимого холода. Ветер уносит боль и обреченные мысли прочь, принося крохотную частицу спокойствия. Ненадолго. До тех пор, пока не согреюсь. Теперь алкоголь – единственный способ отвлечься, забыться, уйти. На время. Чтобы потом вернуться в жестокую реальность.
Пусть. Я давно уже сломался. Просто раньше…раньше рядом был Том…
А все-таки он смог, герр. Он смог уйти, смог. Я все еще верю, что он счастлив. Это – единственное, что имеет смысл. Он заслужил лучшего. Из нас двоих хоть кто-то должен быть счастлив. И нет сомнений, что это Том. Если бы я мог вернуть все назад…
В своих воспоминаниях я часто возвращаюсь на пару лет назад и в собственной жизни нахожу ошибки, которые никогда уже не исправить. И все четче я понимаю, что тогда, в одиннадцать лет единственным правильным выходом было всего одно движение, которое я так и не смог сделать. Вдоль по венам. Острым лезвием. Спастись. Спасти. Но, увы, тогда я еще мог чувствовать страх.
Есть ли у меня смысл жить дальше, герр? Нет? Я тоже так считаю…
Всю жизнь я причинял боль тем, кого ценил и любил. Я сломал Тома…был жалкой шлюхой, которую не имел только ленивый. Извивался и громко стонал под потными мужиками, насиловал – именно насиловал – брата, трахался с Реем на глазах у Тома, напивался в хлам и заставлял брата причинять мне боль, злился на его попытки бороться и жестоко избивал, а придя в себя, обрабатывал раны и стирал кровь и слезы с нежного лица, осознавая весь кошмар реальности. Все это я – Билл Каулитц, который принадлежал всем и каждому, а хотел принадлежать только одному человеку. Моему Тому…
Моему. Моему. Не отдам…я никогда не отпущу его…
POV Йохан Хебель
И одинокая слеза вниз, оставляя почему-то черную дорожку на щеке, а может быть мне  просто показалось…
Защипало в глазах, мгновенно образовался ком в горле. Почему-то стало тяжело дышать, и медленные движения юноши ускользали из моего внимания. Перед глазами плыло, а когда способность видеть вернулась, тихий ужас объял меня, заставляя каждую клеточку кожи сжиматься от разъедающего страха.
Острое лезвие ножа легко касалось тонкой кожи в том месте, где было написано Freiheit.
Бледные губы, будто в бреду, шептали одни и те же слова: «я принадлежу Тому», «я принадлежу Тому», и словно эхом: «Тому, Тому, Тому».
Глаза перестали выражать боль. Теперь я видел там пустоту, отсутствие эмоций и мыслей, бездну.
Острое лезвие впилось в кожу и в то же мгновение окрасилось в красный. Рука нажимала на рукоятку ножа, слезы текли по лицу, зубы сжимались от боли, а в глазах все еще царила пустота. Решительное, неровное движение – длинная кровавая полоса по коже. Пару секунд и еще один порез, образующий букву «Т». Слезы, капая на руку, смешивались с кровью, образуя розовые подтеки, как слезы… Кровавые слезы отчаяния.
Мгновение – и рука уверенно вырезает на мягкой коже такое родное слово «Тоm». Слово, которое с рождения сопровождало их обоих. Которое всегда будет жить в Билле. С которым невозможно будет расстаться. Никогда. Теперь вместо Freiheit – имя брата. Теперь вместо свободы – вечный плен собственных ошибок. И кровь, медленно стекающая по руке, закрепляет простую истину красными дорожками боли.
«Я всегда принадлежал только Тому, герр»
Слова, причиняющие страдания, навсегда остались в моей памяти. В глазах – надежда. Вера в возможную ложь. Не надо, Билл…не надо. Тоскливый, полный боли и кричащего отчаяния взгляд на кровавую надпись на руке. Губы, беззвучно произносящие родное имя.
Слеза, сорвавшаяся вниз и окрасившаяся в красный. Решительность, и через пару мгновений выход в его руках. Собственная жизнь больше не обретет ценность, а смерть теряет смысл раз и навсегда.
Медленно, не торопясь, парень затянул жгут на левом предплечье. В правой руке откуда-то появилась тонкая игла, часто становящаяся гранью между жизнью и смертью.
Тихий голос доносил до разума пустые, лишенные эмоций слова: «четыре грамма, герр», будто убеждая, что шанса у него не будет. (прим. автора – 4 г. – смертельная доза)
И грустная улыбка – настоящая, потому что с болью. Мои бессмысленные просьбы остановиться – уже сквозь собственные слезы. Тонкая игла пронзает вену. Одно движение, пару секунд – и все уже кончено. Он сделал это. Еще пару минут он будет жить. А потом для него все закончится…
- Герр… 
Голос слабеет
– Он ведь простит меня?
Слезы
– Простит?
кровь.
– Мы хотели умереть вместе…
Родное имя на руке
- Почему все так, герр?
Боль.
- Скажите, что он простит…пожалуйста…
Больше нет разума.
- Я хочу его увидеть…я ведь увижу его, герр? Я смогу снова улыбаться? Я больше не буду чувствовать боль?
Настоящие чувства. Желания искренны. Вот он – смысл. И он понимает.
- Скажите, что все будет хорошо, герр…умоляю…скажите…он простит…ведь он простит…?
Темнота. Пленка оборвалась. Через секунды должна была оборваться жизнь Билла. 
Я сидел в ступоре, пытаясь справиться с множеством мыслей в моей голове. Всего десять утра. Жизнь продолжается. Но я потерял связь с реальностью. Сейчас я был там – с Биллом. Далеко отсюда. Боль, и слезы по щекам. Я так давно не плакал. Его голос в моей памяти. Яркий запоминающийся образ. Незабываемый аромат его парфюма, искрящиеся глаза и сводящая с ума улыбка. Его нежные руки и карие глаза, с любовью и нежностью смотрящие на брата. Таким помнил я его в нашу первую встречу. Таким я запомнил его навсегда.
Билл. Кумир миллионов, яркая и не угасающая звезда. Звезда для одного. Для того, ради кого он столько искал смысл собственной жизни. Ради того, без кого нет смысла даже надеяться. Ради того, кому он отдавал свою жизнь без страха. Ради кого учился показывать боль.
Я не нашел даты записи кассеты и не знал сколько уже не было в живых этого человека. Но я знал, что навсегда запомню этот день. Знал, что не забуду. Я знал, что уничтожу эту кассету и знал, что останусь единственным свидетелем той боли, что она несет в себе. Я знал, что обязательно найду могилу Билла и непременно приду поклониться этому парню. Я верил, что все будет хорошо, а робкие слова, полные детской уверенности: «он простит» еще долго звучали в моем сердце…
***
За окном уже ночь. Шел дождь.
В шуме воды я слышал: «Он ведь простит меня?»
И ветер доносил до меня простую истину:
«А разве может быть иначе?»
The End

Спасибо тебе...но это не мой рассказ..но он так меня зацепил, то захотелось выложить)

я часто выкладваю чужие расказы, которые цепляют...но и свои тоже выкладываю, спасбо что прочитала=))**